"Детям прививали навыки почитания корней родства. Близкое родство
считалось до пятого колена. Казак был обязан знать все степени родства и своих
предков поименно."
Кубанское казачье войско
Всем, кого в той или иной степени интересует наша семья, я настойчиво рекомендую прочесть текст Л.Н. Ткаченко "Моя родословная", написанный тридцать лет назад, в октябре 1981 года. Это удивительный по своей значимости и актуальности документ, можно сказать, ключ к пониманию проблем, раздирающих нашу семью сегодня.
Начинается текст так: "Мне сейчас 42, моей маме 68". Нам тоже. Это безумно интересно - вступить в диалог со сверстницей, которая является твоей матерью; наилучшее применение для машины времени. Диалогом это является не потому, что всё ещё возможно получить определённые разъяснения от автора из первых рук, а потому что написанное - правдиво и может быть обсуждено и дополнено на основании моих собственных воспоминаний. Мама пишет: "Кроме папы - Николая Васильевича Ткаченко и мамы - Фаины Пантелеевны Ткаченко, я знала только ее маму и мою бабушку - Александру Михайловну Подорожняк". Какое совпадение - я тоже знал их троих, имел с ними достаточно плотные отношения и помню немало важных и неважных эпизодов из своего детства с их участием. Мои впечатления из детства входят в волнующую когерентность с материнскими, мы оказываемся смотрящими на мир из одного окошка, существующие между мной и матерью почти сорок лет ледяные перегородки тают от нашего совместного дыхания.
Читая материнский текст, нужно обращать пристальное внимание на даты, данные в достаточном количестве. Года нужно пересчитывать в возраст участников, а если дан возраст, следует вычислять год, с тем, чтобы понимать, в каких внешних условиях действовали участники. Я позволю себе только одно краткое историческое разъяснение, а именно, в каких условиях мама всё это написала.
1981 год был, возможно, одним из наиболее унылых лет в жизни страны. Брежневские брови всё ещё свисали с красных плакатов и социализму не ожидали конца даже самые отпетые мюнхенские антисоветчики. Молодые парнишки тысячами гибнут в Афгане или возвращаются инвалидами - физически либо психически. Год назад закончилась московская олимпиада, ознаменовавшаяся не спортивными рекордами, а очередным закручиванием гаек - остановкой иммиграции, посадками всех значимых диссидентов и показательной высылкой Сахарова.
Семейные события были не менее драматичны. После титанической работы по поиску компромисса с советской властью, которую отец был вынужден проделать за девять месяцев пребывания в Бутырке на предварительном заключении, он выторговал себе право не отрекаться от себя и своих взглядов, но отказаться от общественной деятельности. На внешнем уровне, он "прогнулся", что было зафиксировано как кгб-шным судьёй, отпустившим его на свободу, так и бывшими соратниками-диссидентами, признавшими его предателем по результат заседания "полномочной тройки". Изгнанный из приличного общества, из "высшей лиги", отец и во всем помогающая ему мать были вынуждены круто перекладывать руль, искать своё новое место в качестве держателей любительского клуба "всесоюзных краеведов". Старшему сыну Тёме исполнилось восемнадцать, он был мыслями уже далеко от семейных забот; дочка Галя получала свои пятёрки и во внимании не нуждалась; правда, младшие двойняшки провалили вступительный экзамен в начальную школу, несмотря на самый надёжный блат - в семь лет они таки не умели читать.
Наконец, с маминой малой родины, из Волгограда, плохим вестям не было конца. В мае 1979 года умерла мамина единственная бабушка, осенью 79 - её отец, а летом 81 был разрушен дом, в котором прошло всё её детство (и заметная часть моего, между прочим).
Безусловной мотивировкой для материнского текста являлись аналогичные воспоминания отца. Разница заключалась в том, что отцовский текст был написан вскоре после преждевременной кончины его мамы, там он дал волю своим эмоциям, а между смертью дедушки Коли и произведением матери прошло два наполовину вдовьих года, что способствовало сдержанности и объективности изложения.
Главным героем моего исследования является наш прямой прапрадед, Михаил Арсеньевич Сысик. Вот что написано о нём у матери: "Мама, например, помнит своего деда Михаила Арсеньевича, как злого и грубого, подтверждая это отношением того к смерти ее отца." и далее: "...противился этому браку, потому что Пантелеймон был из бедняков, и выставил унизительное, по казацким понятиям, требование: чтобы зять шел жить в их дом, т.е. в примаки, наверное, на положение подчиненного работника. Может, потому и жизнь у бабушки с Пантелеймоном не сложилась - он стал пить, пошли ссоры. В одну из таких ссор, когда она пригрозила, что пожалуется "папане", он достал ружье и застрелился. Было тогда его дочке Стеше два года, а жене Саше - 20, но отчаянный его поступок не пробудил у окружающих боль и раскаяние, а лишь облегчение и сознание своей правоты. "Папани" в этот момент дома не было, он ездил в другую станицу, чтобы сменить свою семенную пшеницу на чужую (своеобразный севооборот). Возвращаясь, услышал поминальный звон колоколов, спросил о причине, а, узнав, что смерть пришла в его дом, не опечалился, а лишь обрадовался, сказав: "Собаке - собачья смерть", а затем рассыпал на дороге мешок пшеницы, как благодарность небу" - а было это в 1915 году. Конец обычный: "...в 29-м году его с семьей выслали этапом в Сибирь, где в тувинском Кызыле он и умер." Вот, собственно говоря, и вся информация, которая осталась у нас о прапрадеде и другой, как правильно отмечено в мамином труде, уже никогда не будет.
Давайте перескажем сюжет столетней давности современными словами: "Некоторый молодой человек, явно не без способностей, так понравился тихой девушке, что она не побоялась пойти против воли своего всевластного отца. Бедный молодой человек из чувства любви согласился на униженное положение батрака в доме тестя, но это не принесло молодым счастья, напротив каждый считал нужным сделать его жизнь адом. Через пару лет психическое здоровье окончательно надломилось, и он застрелился. Тесть праздновал это событие как персональную победу и принёс жертву языческим небесам. А произошло это во времена максимальной мощи казачества - верной опоры Российской империи."
Вроде бы всё понятно: папаня - преступник. Читаем:
Доведение лица до самоубийства или до покушения на самоубийство путем угроз, жестокого обращения или систематического унижения человеческого достоинства потерпевшего - наказывается ограничением свободы на срок до трех лет или лишением свободы на срок до пяти лет.
Надеюсь, мне не надо работать прокурором и приводить подробные разъяснения из УК РФ. Но дело обстоит даже хуже: жертвенное рассыпание мешка пшеницы является неопровержимым доказательством того, что устранение зятя являлось конечной целью Михаила Сысика: "9. Виновный, поставивший цель довести потерпевшего до самоубийства и создающий для ее достижения невыносимые условия жизни, при которых потерпевший вынужден покончить с собой, совершает умышленное убийство. То обстоятельство, что лишение жизни физически выполняется руками самого потерпевшего, а не субъекта преступления, для юридической оценки содеянного не имеет значения".
Читаем:
(1) Убийство человека наказывается лишением свободы на срок от 12 до 20 лет...
Поймите меня правильно, я не призываю провести заочный суд над замученным большевиками восемьдесят лет назад нашим прапрадедом - кулаком. Мы много не знаем и не понимаем из жизни казачества, хотя отец посвятил немало страниц своих исследований этой активной и харизматичной, но одновременно ретроградной и жестокой части русского народа. Каждый волен делать свои выводы из сюжета о Михаиле Сысике, для меня же он остаётся преступником. Гордиться тем, что он приходится мне предком, я никак не могу, могу только стыдиться за этот гнилой корень, хорошо ещё, что не перед кем.
Вторым соучастником (само)убийства Пантелеймона была Пантелеймонова молодая жена, а для меня прабабушка Саша. Из маминого текста: "Утешилась она довольно быстро, выйдя замуж за отвергнутого ранее кавалера - Андрея Ивановича Антоненко... После войны бабушка делала несколько попыток вернуться на Кубань. Одна из них увенчалась успехом: она в третий раз оказалась замужем, в этот раз за Семеном Ивановичем Подорожняком, старшим братом мужа тети Лизы. Но прожил он недолго в браке, и после его смерти бабушка вновь из Натухаевской вернулась в Сталинград, теперь навсегда. Именно с его фамилией лежит сейчас бабушка на неуютном волгоградском кладбище. С самой войны она готовилась к смерти, а умерла в 84 года, изжив жизнь до конца, устав от нее и трудов по хозяйству.
Необычный она была человек. Только к 60-ти годам научилась читать (а ведь ее мама училась в гимназии) и читала без большого интереса, всю жизнь нигде не служила. Но природный ум, хоть и не ограненный литературой, позволял ей достаточно хорошо понимать людей, ориентироваться в жизни, мудро оценивать жизненные ситуации. Ее присутствие в нашем волгоградском доме (она жила с нами) вносило покой и устойчивость, уравновешивая мамину горячность и резкость. В мои студенческие годы и после бабушка 11 лет прожила в семье брата Володи, нянчила родившуюся в 1960г. внучку Женю. Но Женя подросла, и бабушке пришлось вернуться к дочери, сожалея об этих хороших, благополучных годах, когда она была почти хозяйкой дома и обращались с ней очень уважительно. Это была последняя важная работа и роль в ее жизни, после исполнения которой оставалось только тихое доживание-угасание, изживание последних сил под ворчливой опекой дочери. Умерла спокойно, только за неделю ее парализовало, а похоронили ее на новом кладбище, недалеко от маминого нового дома." и дальше "Хотя у мамы своей она <Стеша> так и осталась единственным ребенком, но быстрое замужество вынудило ту отдать ребенка на воспитание бабушке Елене".
Я отлично помню бабушку Сашу в начале семидесятых, ей было семьдесят пять с гаком. Я был многократно проинструктирован взрослыми о том, что бабушка - старенькая, что с ней надо обращаться снисходительно, и я старался, как мог. Полностью расплывшееся тело, невозможность ходить даже с палочкой, только опираясь на стоящие объекты. Невнятные звуки из беззубого рта, которые не складываются в понятные мне слова. Редкие длинные седые волосы, одно и то же (в моей памяти) выцветшее платье, регулярное переругивание с дочерью. Помню две острые эмоции, которые всегда возникали у меня при виде (или запахе) бабушки Саши - жалость и брезгливость. Не способствовал также и сравнительный анализ - её ровесница, другая моя прабабушка Поля, была полным антиподом: энергичная, заботливая, добрая и во всём понятная. Вся большая семья с удовольствием собиралась у бабушки Поли на Пасху - главный семейный сход года.
Судя по приведённым мамой воспоминаниям, бабушка Саша была обыкновенной лентяйкой, не вырастившей ни одного ребёнка, но успешно севшей на шею удачно подвернувшейся дочери. Единственная "запись в трудовой книжке" была воспитание двоюродной сестры Жени с 65 по 76 лет от роду. Не знаю уж, чего она там реально делала, вряд ли она могла сделать особо много, сказывался возраст и отсутствие опыта, да и Женина мама (тетя Наина) в лентяйках никогда не значилась - нужно уточнить у самой Жени. Упомянутый выше "не ограненный природный ум" на самом деле являлся обычной способностью демпфировать горячие конфликты в семье, прежде всего, ради собственной безопасности. Согласитесь, что об Александре Михайловне Подорожняк говорить как-то не хочется - не то что нельзя, а просто незачем. В любом случае, никакой славы своим потомках она не заработала, и гордиться ею никак не возможно. От гнилого корня получился другой гнилой корень.
Ничего хорошего не нашлось в семейной хронике и о нашем прадеде Пантелеймоне, муже прабабушки Саши: "он много пил (значит, был в своего отца) и бил молодую жену - Александру Михайловну, и через два года после рождения первого ребенка, моей мамы, в 1915 году покончил с собой. В ссорах с дочерью бабушка Саша (Александра Михайловна) часто попрекала ее "поганой карпенковской породой"". О его родителях: "Прадед мой Петр Ефимович лихо пил и по неделям не возвращался домой. Естественно, не вылезал из бедности и очень жаждал советской власти в деревню. Прабабка Варвара родила ему 18 душ детей, из которых выжило, правда, только 8 (кстати, у нее тоже были двойни). Умер же он в 1927 году, 60-ти лет, хоть еще был крепким мужчиной. Варвара Ивановна пережила его на 10 лет". Видите ли вы тут какой-нибудь повод для гордости? Я - нет. Если кто-то на Руси пьёт, но при этом остаётся до 60 лет крепким мужчиной, значит, такой у него "образ жизни", пьянство - не порок, а всего-навсего недостаток. То же самое касательно побоев жены - в те времена это было в порядке вещей, будем снисходительны. А вот пить до смерти, до самоубийства всё-таки было смертным грехом во все времена, так что придётся мне единственный раз согласиться с прабабкой Александрой и сожалением обозначить карпенковскую породу как гнилой корень.
Теперь возникает важный вопрос: если бабушке Фаине её мать и отец передали её гнилые корни, является ли она автоматически сама "гнилым корнем"? Разгадка также находится в тесте 81 года: "О прапрабабушке Елене (урожд. Карабак) мне известно только, что она была, напротив, добрейшим человеком. Родила и вырастила пятерых: дочек Александру, Оксану, Ирину и сыновей Терентия и Илью. Она обучалась в гимназии и дети помнили ее читающей Евангелие. Мама моя после смерти отца долго жила у бабы Елены и воспитывалась вместе со своими дядьями, почти ей ровесниками, Ильей и Терентием." Получается, что Стеша фактически была усыновлена дедом, Михаилом Сысиком, фактическим убийцей её биологического отца Пантелеймона и добрейшей бабкой Еленой. Дед видел в ней подкидыша, отпрыска ненавистного Пантелеймона и беспутной дочери. Бабушка Елена, напротив, "жалела сироту и осталась для нее примером для подражания и источником жизненной мудрости".
Вряд ли в нашем 21-ом веке найдётся человек, который не пожалеет ребёнка, попавшего в такой переплёт. Представьте себе, что вы должны во всём подчиняться этакому альфа-самцу, убийце своего отца, а он, вынужденно осознавая, что есть суд не только земной, но и Высший, всё больше и больше мстит маленькой внучке за свои угрызения совести. Если бы не добрейшая прапрабабка Елена Карабак (вечная ей память!), не выжила бы Стеша, а, значит, не было бы и нас.
Стеша взяла от бабушки религиозное почтение к образованности, а от деда Михаила - умение постоять самой за себя, трансформированное в безысходное ощущение сиротства. За раннюю самостоятельность пришлось заплатить дорогую цену: "фанатичная однонаправленность", "легковерное дитя своего времени", "своеволие", "вера в диверсантов и вредителей", "самомнение до неуважения к людям", "клокочет ее неистовый нрав", "стала верной слугой победоносного государства, но зато потеряла понимание сначала мужа, а потом и детей", "характер мамы и работа в КГБ-МВД связаны" и многие другие, не менее обидные качества бабушки Фаины совершенно справедливо описаны в письме мамы Лили своим детям. Мама, твоё письмо получено, остаётся понять, как на него отвечать...
Разумеется, мама Лиля свою маму Фаину очень любила. Помимо тяжелых слов, в тексте 81-го года сказано много хорошего о бабушке: она испытала много профессий - продавщица, вышивальщица седьмого разряда, кулинар, лифтёрша; сколько работ переделала - действительно, сама никогда без дела не сидела и другим не давала; тянулась к знаниям - закончила седьмой класс в 43 года, и т.д. Когда любишь, всегда можно найти, за что.
С колоссальным удивлением я наткнулся на фразу в мамином тексте: "в "Лит.газете" я вычитала, что в нелюбви детей к родителям виноваты сами родители." Относилось это к размышлениям о том, что она не смогла простить и полюбить вновь своего собственного папу - сюрное, на мою голову, признание. Сам текст свидетельствует об обратном - об отцовских недостатках, реальных или мнимых, не сказано почти ничего, зато приводится немало сентиментальных деталей, свидетельствующих о нежных чувствах к любимому папочке. Цитата из Литературки содержит в себе двойную ошибку. Во-первых, это вообще невозможно для детей не любить своих родителей, настоящих или приёмных, в раннем возрасте. Родители формируют личность, задают жизненные установки. Отказаться от родителей ещё сложней, чем отказаться от себя самого, ибо они находятся глубже в подкорке, чем сама человеческая личность. Какими бы ни были претензии к родителям на словах, в сердцах они всё равно обладают полным иммунитетом. Самое плохое, что может сделать папа (или мама) - это ребёнка бросить - уйти, уехать, сесть в тюрьму, умереть, но даже это не приводит к отсутствию любви детей. Вторая ошибка цитаты из Литгазеты - основного авторитета советской интеллигенции эпохи застоя - это приписывание самому родителю активной роли в нелюбви его детей. Влияние тут может быть только перекрёстное - если отец достаточно рано оставил семью, то мать действительно может передать свои негативные чувства по отношению к бывшему супругу своим малолетним детям. Такова уж биологическая природа нашего отряда - отряда обезьян - любовь взрослых куда более поверхностна, чем любовь детей к родителям. Главным грехом деда Коли было отсутствие его в семье с 41 по 46 год, очень важный период в жизни мамы Лили - с двух до семи. Если в это время бабушка Фаина, небось, знавшая о том, что её муж не "геройски пал", а "позорно пленён" давала ежедневные уроки ненависти своей маленькой дочке, то дело действительно могло принять плохой оборот. Этого, всё-таки, похоже, не случилось, а обиды 8-го класса, кто их считает...
Так что глупо и бессмысленно рассуждать "о гнилых корнях" в отношениях между Лилей и Фаиной с Николаем. Родители - не корни, а основа личности человека. Корни начинаются от поколения бабушек и дедушек. Интересно посмотреть теперь на наше поколение. Поколение наших родителей, которое на западном наречии называют "бэби-бумерами", ибо пик рождаемости пришёлся на послевоенный 46-й год, практически поголовно передавало воспитание своих детей закалённым в войну духом и телом бабушкам и дедушкам - детских садов и яслей было мало, а пенсия начиналась в несусветные 55 лет. Я был взращён бабушкой Таней и дедушкой Володей, которые в значительной степени и стали моими приёмными родителями. От настоящих родителей мне тоже что-то перепадало, но, как это хорошо описано в диафильме "Артёмка", это было, скорее, возможностью пассивно присутствовать в жизни и развлечениях родителей, нежели право получать нужную любому ребёнку заботу и внимание. За заботой, вниманием и едой я ходил в соседний подъезд, 128-ю квартиру к бабушке, пока не пришлось резко взрослеть - Печатники, работа няни на двух гипер-жизнерадостных обормотов и смерть любимой бабушки. Конфликтуя со мной, своим сыном, мама пытается забыть, что она конфликтует ещё и с приёмным сыном Володи и Тани, которые сделали для меня всё, что смогли, и честно передали мне своё миропонимание. Хотя свекровь умерла в 75-ом году, конфликт с ней оказался вечен...
Пример Гали ещё более показателен, чем мой. Галя всегда была (и остаётся) очень хорошей девочкой. В высшей степени сознательная, умная, трудолюбивая и упорядоченная, она ничего, кроме восхищения, у родителей не вызывала и в каких-либо родительских наставлениях не нуждалась. Означает ли это, что Галю вообще не воспитывали? Разумеется, нет! Галино воспитание целиком и полностью было произведено бабушкой Фаиной при незначительном участии дедушки Коли, весьма схожим на детство самой Лили образом. Можно сказать, что Галя приходится Лиле не дочерью, а младшей сестрой. Лёша и Аня хоть и получили несколько уроков от дедушки Володи и несколько пинков от бабушки Фаины (к примеру, она их крестила помимо воли родителей, что противоречило всем церковным правилам) но, безусловно, являются воспитанниками именно своих родителей. Продолжая аналогию, Лёша и Аня приходятся нам с Галей племянником и племянницей, хотя это уже выглядит несколько притянутым за уши.
Аналогичная история произошла и с другой стороны семейного древа. Всё Асино дошкольное прошлое и большая часть "младшешкольного" оказалось разделенным между двумя бабушками в соотношении примерно три к одному с незначительными включениями родной мамы Любы. Ася недавно обнаружила за собой, что она работает, думает, осознаёт мир и даже выглядит в значительной степени, как любимая бабушка Рахиль Абрамовна. Безудержный оптимизм и жизнелюбие, взятые со стороны Берковичей, позволяют надеяться, что Ася никогда не скатится на тот уровень депресняка и желчности, на котором уже давно пребывает Люба.
В тексте 81-го года мама Лиля пишет: "я убедилась, что многие мои родственники не имеют несимпатичных мне маминых черт, и это дает надежду, что и я, и дети не повторим ее ошибок". Это, разумеется, не воспоминания, а установка для себя и своих детей, не быть похожей на Фаину. Взяв всю свою немалую волю в кулак, при постоянной поддержке папы, мама держалась почти двадцать лет. Но потом возраст дал о себе знать, воля сдала, и глубинные Фаинины основы выползли на поверхность и активно разъедают отцовское (сокирко-глобенковское) воспитание и собственные бывшие идеалы. Я никак не могу мать за это осуждать, но тихонечко грущу и плачусь Асе в жилетку. Аналогичная судьба ожидает и другую Фаинину воспитанницу - отличницу Галю, но это уже не моя, а Мишина забота.
Так что следует принимать с благодарностью из семейной истории, а что следует выкорчёвывать из своего характера, каждый решает за себя, на основании своих представлений о добре и зле. Важно только не уподобиться королю из "Обыкновенного чуда": "Я вместе с фамильными драгоценностями унаследовал все подлые фамильные черты. Представляете удовольствие? Сделаешь гадость - все ворчат, и никто не хочет понять, что это тетя виновата."
Бабушку Фаину я помню очень хорошо. В памяти всплывают один за другим дюжина эпизодов, где я был участником или наблюдателем - все нехорошие или постыдные, не хочется даже их фиксировать на бумаге. Лето в Волгограде было каторгой, её приезды в Москву - пыткой, а вырванные со скандалом "письма бабушке" - протоколом допроса. Я конечно, не понимал в семь - девять лет, против чего я конкретно протестую, не знал о Фаинином сиротстве и ужасающей истории гибели её отца, но внятно чувствовал в бабушкиных словах и движениях звериный оскал Михаила Сысика - ненавидимого, но эффективного менеджера её души.
А вот дедушку Колю я любил и всячески ему сочувствовал. Был он таким, как описано в мамином тексте - мне нечего возразить или толком добавить. Из десятков картинок-эпизодов, почти всех приятных или интересных, приведу только один. Будучи в Волгограде, я высмотрел в детском техническом журнале описание, как сделать змея: три тонких реечки, лист папиросной бумаги, тонкая мочалка для хвоста и крепкая бечёвка. Дедушка с энтузиазмом кинулся мне помогать. Три тонкие реечки превратились в три прочные досточки, папиросная бумага - в оберточную, мочалка была длиной метров пять, да и верёвочка не подкачала. Для красоты дедушка разрисовал получившуюся конструкцию масляной краской, а для прочности добавил этакий деревянный набалдашник в месте пересечения досточек. Надо ли говорить, что получившаяся конструкция весила раз в десять больше, чем взлётный вес нормального змея и категорически не желала взлетать вверх, сколько я ни носился с друзьями взад и вперёд вдоль Байкальской. Кстати, нам забыли сказать, что для запуска змея нужен ещё и ветер. Изрядно обескураженный, окончательно изломав о камни такой красивый новенький змей, я вернулся домой, но моё доверие и привязанность к дедушке в тот день никак не пострадали. Главным недостатком дедушки было то, что если заниматься с ним чем-то достаточно долго, то обязательно приходила бабушка и вставляла нам по пистону.
Так что мои семейные корни внятно определились ещё в начале семидесятых: я - продолжатель фамилий Сокирко, Глобенко и Ткаченко, а гнилые сысиковские корни я из практических соображений выкорчевал. Не следует попрекать меня в неуважении к предкам - предки тоже люди, хотя и бывшие, и не все заслужили уважения и признания потомков. Лучше иметь три здоровых корня - этакую трехногую табуретку, всегда устойчивую, чем стул с гнилой ножкой.
Аналогичная история случилась, кстати, и с другой стороны. Ася обладает ещё большим интересом к исследованию своих корней, чем я, ибо занялась этим абсолютно по собственной инициативе ещё в школьные годы. Собранный материал, по масштабам схожий с материалами, собранными Витей и Лилей, помог Асе ответить на фундаментальные вопросы: "Кто я? Откуда я? Что я могу? Куда я могу попасть?". Раскопки в самых далёких уголках семейной истории продемонстрировали, что копать надо не только далеко, но среди ближайших родственников. Дедушка Натан, оказывается, воевал на какой-то весьма мутной должности, никаких подробностей нет. После войны он, убежденный член КПСС, был на передовом идеологическом фронте в издательстве "Радянська школа". Пиком его карьеры было составление сборника "Дети-герои", которую до сих пор можно купить в Озоне. Дедушка Натан делал в семье только хорошее и не пытался передать свой идеологический багаж внучке, напротив, он привил Асе редкую в еврейской среде любовь к чистому украинскому языку. По сути претензий к нему быть вообще быть не может, но можно ли упрекнуть Асю за её нежелание опираться на Натана Махлина как на корень? Значит, и у неё получается трёхногая табуретка.
Можно только гадать, как будут выглядеть Танины корни. Устройство семейных отношений интересует её всё больше и больше, недавно она принесла маме Асе для прочтения книжку "Die schlechtesten Mütter der Welt" - "Самые ужасные в мире мамы". Как на сегодняшний день, Таня точно осознаёт, что она происходит из славного рода Сокирко, и прадедушка Володя был авиатехником и милейшим человеком. Она также точно знает, почему её назвали Таней и чувствует неразрывную личностную связь с далёкой прабабушкой, про перевоплощение пока разговоров не было. Таня не помнит последние личные встречи в Дейтройте с прабабушкой Рахиль, но мечтает об уроках органической химии. Это в активе. Из поколения Таниных бабушек и дедушек больше всего в поисках внимания внучки преуспел дедушка Шура. Московские бабушка и дедушка к активному контакту не стремятся, но любовь к ним Таниного папы и абсолютная доброжелательность Таниной мамы позволяют надеяться, что Танин будущий вывод тоже будет доброжелательным и положительным. Сложнее всего дело обстоит с американской бабушкой - на Таню возлагались большие надежды как на продолжательницу рода Стрижевских, как старшей дочки старшей дочки - с этой задачей Таня вряд ли справится. Мы стараемся в отношения бабушки и внучки не вмешиваться, может быть, они смогут найти какой-то общий язык.
